География гениальности - Страница 61

Мне больше по душе клуб «Устрица», основанный Адамом Смитом и двумя его друзьями – химиком Джозефом Блэком и геологом Джеймсом Геттоном. Его члены встречались по пятницам ровно в два часа дня и, как ясно из названия клуба, поедали неимоверное количество устриц, запивая их столь же неимоверным количеством кларета.

Некоторые клубы ввели тайные ритуалы посвящения и «скрывали свою деятельность от общего взора, тем самым создавая ауру закрытости и таинственности», сообщает историк Стивен Бакстер.

Опять тайны и загадки. В чем же дело? И что происходило в этих клубах с их «учеными трапезами», как любили называть тамошние застолья?

Всего лишь 67 км отделяют Эдинбург от Глазго, а кажется, что эти города находятся на разных континентах. С точки зрения Глазго, Эдинбург живет уж очень особняком и сам по себе. С точки зрения Эдинбурга, Глазго слишком шумный и простецкий. А ведь приятная грубоватость этого города пленила такого гения, как Адам Смит, который часами болтал с торговцами и моряками у портовых доков, собирая нити, из которых впоследствии будет соткан его шедевр – «Исследование о природе и причинах богатства народов».

Я нахожусь на пути в Глазго, чтобы пообщаться с преемником Смита, Александром Броуди. Вот уже 15 лет он занимает в Университете Глазго должность, которую некогда занимал Адам Смит. Уж Броуди-то знает, что происходило за закрытыми дверями клуба «Устрица» и ему подобных.

Пока поезд мчится вперед, что-то происходит с моим сознанием. Причем, как ни странно, что-то хорошее. Обычный водоворот недооформленных мыслей и случайных ассоциаций, выдающих себя за рациональные суждения, успокаивается, превращаясь пусть и не в гладкое озеро, но хотя бы в реку из «Избавления», что уже неплохо. Пожалуй, можно говорить об «улучшении».

То, что внезапная ясность снизошла на меня в поезде, вовсе не случайность. Поезда, с их перестуком колес и мельканием пейзажей, то ярких, то скучных, способствуют творческим порывам. Великих людей лучшие идеи порой посещали именно в поезде. Вспомним хотя бы шотландского физика лорда Кельвина или Джоан Роулинг, которой пришел на ум сюжет с Гарри Поттером, пока она ехала в битком набитом вагоне.

И не только поезда. В самом движении есть нечто, что стимулирует творческую мысль. Один из ключевых постулатов эволюционной теории был осознан Чарльзом Дарвином во время поездки в карете. «Я точно помню то место дороги, по которой я проезжал в карете, где, к моей радости, мне пришло в голову решение этой проблемы», – впоследствии вспоминал он. Льюис Кэрролл с не меньшей ясностью помнил миг, когда ему придумалась Страна Чудес и девочка по имени Алиса: в лодке, под «звон капель, падающих с весел, которые сонно качались вверх-вниз». Моцарт всегда брал в дорогу пачки бумаги: «…в такой обстановке мысли текут лучше и обильнее всего. Откуда и как они приходят, я не знаю. Да и не властен над ними».

К сожалению, меня не посещают ни симфонии, ни видения волшебных стран. Но зато приходят в голову неплохие вопросы для Александра Броуди. Да, всего лишь вопросы, а не ответы. Но ведь, как я узнал в Афинах, путь к гениальности вымощен хорошими вопросами. Я желаю знать, как шотландская любовь к практическому гению распространялась на клубы и таверны. Почему эти места способствовали великим идеям, а не (только) пьяной болтовне?

Когда мы переписывались по электронной почте, Броуди произвел на меня впечатление человека не из нашего времени, а из Шотландии XVIII века, когда эту страну называли «Республикой писем».

...

Дорогой Эрик!
Буду ждать вас на вокзале, на выходе с турникета. Высматривайте бледного и худосочного (shilpit) субъекта в черной куртке, шляпе и с сумкой через плечо. Жду с нетерпением.
С уважением,

Shilpit? Это слово поставило в тупик не только меня, но и спелл-чекер, что случается нечасто. На выручку пришел словарь Merriam-Webster: передо мной старое шотландское слово, означающее «худой и истощенный с виду».

Я схожу с поезда и без труда вычисляю Броуди в толпе. Да, точно: shilpit. Он выводит меня с суматошного вокзала со спокойной уверенностью человека, который имеет глубокую связь с городом и впитал его сущность. Пока мы идем, Броуди объясняет: он родом из Эдинбурга, но пленился Глазго с его заводским шармом и сейчас не променял бы его ни на один другой город.

– Отсюда меня динамитом не выгонишь, – говорит он, и я не сомневаюсь в его словах.

Невзирая на цветистые речи, Броуди – человек мягкий и, по-моему, застенчивый. Мы пересекаем большую площадь и минуем статую Джеймса Уатта – любимого сына Глазго. На его голове восседает голубь, и, судя по белым пятнам на мраморе, он не первым туда уселся. Бедный Джеймс Уатт! Очень по-шотландски: никакого уважения.

Броуди сообщает, что остановил выбор на итальянском ресторане. Я улыбаюсь и уже не в первый раз мысленно говорю спасибо за то, что к числу многочисленных открытий Шотландии принадлежат кухни других стран. Мы делаем заказ (меня прельстили фузилли в оливковом масле и кьянти) и погружаемся в тему. Что же происходило в этих загадочных клубах? И какую роль они сыграли в шотландском Просвещении?

Броуди не отвечает на вопрос напрямую (это не в шотландском духе). Он предлагает вспомнить, о какой эпохе идет речь. На заре XVIII века шотландцы погрузились в сильнейший культурный кризис. Их страну только что аннексировала Англия. Это деморализовало, но вместе с тем шотландская политика перестала быть значимым фактором. Интеллектуалы бросили беспокоиться, что окажутся не на той стороне, ибо никаких сторон больше не было. Сиди себе и занимайся глобальными вопросами. Иногда и политика может стимулировать творческое движение, как было в 1960-х гг., – но подчас ничто так не освобождает, как политический вакуум.