География гениальности - Страница 45

Мы выиграли от того, что Брунеллески проиграл конкурс на оформление дверей. Победа сузила бы его возможности: он потратил бы всю жизнь на этот проект (как Гиберти). А значит, не съездил бы в Рим и не построил купол, который поныне остается символом Флоренции. Этот купол вдохновил бесчисленное множество архитекторов Европы и других стран. Всякий раз, когда вам доведется быть в здании окружного суда или старой почты или когда вы с восхищением будете взирать на купол американского Капитолия, вспоминайте старого Филиппо Брунеллески и закон непреднамеренных последствий.

Задумаемся о положении дел во Флоренции начала Возрождения. Церковь была слаба не только в финансовом, но и в нравственном смысле. Монахи утратили монополию на добродетель, никому ее не передав. Как мы уже видели в Афинах и Ханчжоу, каждый золотой век содержал в себе элемент странной вольницы, когда старый порядок рушился, а новый еще не успел сложиться. Вот в такое время, сумасшедшее и неопределенное, и процветает творческий гений. Но как возникают подобные переходные периоды?

Юджин уверяет, что я найду часть ответа в музейчике «Спекола». Он расположен и в буквальном, и в переносном смысле в тени аляповатого палаццо Питти – сразу и не найдешь. Поплутав по местным закоулкам – итальянские закоулки колоритны и заманчивы! – я обнаруживаю, что музей притаился между кафе и табачной лавкой. Незаметный и унылый, он не пользуется вниманием туристов.

Меня приветствует большая статуя Эванджелисты Торричелли – флорентийца и изобретателя ртутного барометра. Поднимаюсь по пыльной лестнице и удивляюсь собственному внезапному интересу. Кто бы мог подумать, что такие музеи еще существуют! За мрачными стеклянными витринами выставлены чучела животных. Гепарды и гиены, моржи и зебры – у всех на мордах одинаковое застывшее выражение, сочетание шока и спокойствия, словно они понятия не имеют, как сюда попали, но смирились со своей участью. Типичный XIX век! Так и ждешь, что навстречу выйдет Чарльз Дарвин.

Впрочем, я пришел сюда не ради чучел. Походив туда-сюда и постояв перед на редкость правдоподобной гориллой, я оказываюсь у работы малоизвестного скульптора по имени Джулио Дзумбо. Именно он стал пионером недооцененного искусства пластических диорам. Некоторые из его произведений называются весьма мрачно – скажем, «Гниение тела» или «Воздействие сифилиса».

Одно из творений выделяется среди прочих. Название простое: Le Peste. «Чума». Это натуралистический в своей детальности кошмар: гниющие трупы мужчин, женщин и детей свалены в груду, как бревна.

Нам трудно вообразить ужас чумного поветрия. За считаные месяцы чума унесла жизнь почти двух третей флорентийцев. Умирало по 200 человек в день. Улицы были усеяны трупами. Писатель Боккаччо, живший в то время, свидетельствует: «Умерший человек вызывал… столько же участия, сколько издохшая коза». Переносчиком болезни служили крысиные блохи. Люди пытались защититься, но не знали, что их меры профилактики (скажем, пить подслащенную розовую воду) тщетны. Они молились, сотнями стекаясь в храмы, – но скученность лишь ускоряла распространение эпидемии.

Да, жуткие времена. Но при чем тут Возрождение? А вот при чем: оно не случайно расцвело во Флоренции всего лишь через два поколения после Черной смерти (так называют чумную эпидемию XIV века). Губительный мор нанес удар по существующему порядку, расшатал социальные устои. Чума породила один из важнейших факторов золотого века – нестабильность.

Проявил себя во всей красе и другой знакомый нам фактор – деньги. Чума создала «эффект наследства»: поскольку население сократилось наполовину, деньги оказались в руках меньшего числа людей. Но что делать с избытком средств? Вкладывать деньги в новые предприятия купцы опасались – и их можно понять. Удивительно другое: они решили вложиться в культуру. Хорошее искусство и редкие книги вдруг сделались «волшебным заклинанием, открывающим человеку и народу вход в элитную группу», объясняет Роберт Лопес, специалист по истории экономики. Культура стала удачной ставкой – все равно что вложить деньги в казначейские облигации.

На эту новую реальность откликнулись меценаты и мастера. Первые заказывали, а вторые создавали шедевры, от которых и сейчас, столетия спустя, захватывает дух. Ослабшее доверие к церкви (она не смогла остановить чуму) открыло дорогу гуманистам с их более светским складом ума. Всего этого не случилось бы без Черной смерти. Как и афинский золотой век не возник бы, если бы персы не разграбили и не сожгли Афины, расчистив место амбициозным стройкам Перикла. Так закон непреднамеренных последствий действует в широком масштабе.

Медичи отлично знали, как использовать неожиданно подвернувшиеся возможности. Чем только они не торговали: шелком из Китая, специями из Африки. Более же всего остального ценили они древние рукописи из Греции и Александрии. Но как обретение утраченной классики позволяет объяснить флорентийский гений?

Колыбели гениев всегда открыты новым знаниям и веяниям. Однако Флоренция была не единственным в Италии городом, имевшим к ним доступ. Он был и у других городов – но те не сумели воспользоваться им так, как флорентийцы. Почему? Что флорентийцы увидели в пожелтевших и рассыпающихся свитках, чего не заметили остальные?

За ответом на эти вопросы я решаю обратиться к источнику: посетить великую Библиотеку Лауренциана, построенную – нас это уже не удивляет – для Медичи.

Спроектированная Микеланджело, она стала, как и большинство его проектов, головной болью для всех участников. По завершении одной лишь стены он уехал в Рим, переложив руководство стройкой на плечи помощников. И все же здание – типичный Микеланджело. «Никогда еще не видано было изящества более смелого», – замечает Вазари…